Открыть текст "Когда все взгляды были направлены на меня, это приводило меня в страшную тревогу; мне кажется, я боялся людей". ○ Казуя "Мне, наверное, всегда нравилось прикидываться кем-то, кем я не являлся… Исполняя другую роль, возможно, в действительности я искал себя самого". ○ Тацуя --- Ты — Дораэмон*. Дораэмон. Он вжимается лицом в подушку, зарывается в её мягкие глубины, позволяя ткани впитать льющиеся из глаз слёзы. Родители разговаривают в коридоре, приглушённо, но каждое слово гулом отдаётся в его в ушах, и даже натянутое на голову одеяло не может служить защитой. — Он опять пропустил уроки, и учителя говорят, что его успеваемость падает. В голосе матери слышится скрытый упрёк, и отец моментально улавливает его и отвечает тем же. — Я говорил тебе, что это бессмыслица. Какой прок в том, чтобы записывать его на плавание и рисование, когда он и с обязательными-то уроками не может справиться? Я говорил тебе, что он не потянет этого. Он — не сестра. Такими темпами, что вообще ждёт его в будущем? А мы ведь дали ему всё, что могли. — Он ещё мал… Голоса стихают до, к счастью, неразборчивого бормотания, пока наконец всё их разочарование не концентрируется в тихом мамином: «Не знаю даже, что с ним делать…» Потом слышатся лишь шаги и стук захлопнувшейся двери в родительскую спальню. Когда воздух под одеялом становится слишком тяжёлым, слишком душным, душащим, он немного высовывается и со всхлипом вдыхает. Пижама на нём мягкая и тёплая, застиранная до бледной голубизны, с разбросанными там и тут изображениями мультяшного кота-робота. Она у него уже не первый год. Любимая. Крепко зажмурившись, он выдавливает из глаз последние слезинки и мечтает о том, чтобы поблёкшая голубая пижама каким-то образом слилась с его кожей, превратив его в кого-то другого. В кого угодно, кроме Уэды Тацуи. Ты — Дораэмон. Дораэмон. _______ * Прим. пер. — «Дораэмон» — манга и аниме о коте-роботе по имени Дораэмон, переместившемся во времени, чтобы помочь школьнику по имени Нобита Ноби. --- Он в девятом классе, едва-едва заканчивает среднюю школу, когда в один прекрасный день его подвозят к большому унылому зданию, и он обнаруживает, что мать записала его на прослушивание в джоннисы*. — Я думала, что если тебя не допустят, то ничего не скажу, — говорит она, и Уэде хочется закричать, хочется вцепиться в руль и резко вывернуть, показать ей наглядно, каково это, когда ситуация выходит из-под твоего контроля… плевать, что они уже припарковались, и ничего бы не произошло. Гнев его, правда, стихает так же быстро, как разгорается, когда она мягко поясняет: — В выпускном альбоме ты написал, что хочешь быть артистом. Остаётся только пепел, слабое тепло где-то в районе груди. Мать улыбается, и он кивает и оборачивается, чтобы ещё разок посмотреть на здание. Выглядит оно совсем не гламурно, ни даже блёсточки на серых бетонных стенах. Им понадобилось несколько часов, чтобы доехать сюда, а Уэде совсем не хочется снова переезжать. Все эти годы из-за работы отца им приходилось снова и снова сниматься с места, и он уже привык к этому, это правда, но между «смириться с неизбежностью» и «хотеть» весьма существенная разница. Он ненавидит быть новым учеником. Он всю жизнь - новый ученик. Тем не менее он открывает дверь и просит мать пожелать ему удачи, выходя из машины, и бредёт по лабиринту коридоров к месту прослушивания. Он уверен, что не пройдёт. И не понимает внезапной вспышки собственной радости, когда неожиданно проходит. Он не привык к тому, что его выбирают. _______ * Прим. пер. — Джоннисы — собирательное наименование воспитанников и артистов Johnny & Associates, агентства, основанного Китагава Джонни. --- Достало! От бесконечного повторения одних и тех же танцевальных па в душной комнате, где слишком много подростков и слишком мало шансов хоть как-то блеснуть, первоначальный благоговейный трепет деградирует в пустое смятение. Их тут не меньше двух десятков, и, судя по тому, как они стараются поворачиваться в такт, большинство ещё не потеряло надежды. Уэде хочется вбить им в головы хоть каплю здравого смысла. Лишь крошечной горстке удастся пробиться хотя бы на последние страницы журналов. У него самого шансы более чем слабые. Он же видел тех, других, «золотых мальчиков», перед которыми открыты все дороги, и отводит глаза каждый раз, когда Ямашита* проходит мимо в коридорах агентства. Между ними такая пропасть, что глупо надеяться, что он сможет её пересечь, даже вырасти у него крылья. Он пропускает достаточно занятий, чтобы агентство сподобилось позвонить ему домой, и вскоре Уэду засовывают в машину и снова привозят к унылому зданию, наполненному сотнями разбитых надежд. Но не его, только не его, потому что он не смеет надеяться. — Это то, чего ты хочешь, — говорит отец, как раз когда он выходит из машины. Это не вопрос, никакого «не так ли?», и Уэда не отвечает, онемев от страха, что родители посеют в нём очередную увядающую мечту. — Прояви уважение к Джонни-сану. Это Уэда в состоянии сделать, о да. Из-за переводов отца с места на место он пережил столько визитов вежливости, что с улыбкой извиняться, глядя в сморщенное лицо Джонни, – что может быть проще? В такие моменты он не узнаёт самого себя, губы будто сами растягиваются в желании угодить взрослым, легко и без мысленных усилий, и… это — свобода. Он наслаждается такими мгновениями, когда становится кем-то другим. У кабинета Джонни он ждёт своей очереди, ухмыляясь от звуков чьего-то писклявого голоса, которые доносятся сквозь обманчиво тяжёлую дверь. Похоже, что не он один прогульщик. Уэда прислушивается повнимательнее. Бейсбол. Писклявый джуниор** хочет играть в бейсбол. Ну, по крайней мере у него есть какое-то оправдание, и Уэда не в состоянии вырвать из себя ростки зависти, пробивающиеся от звучащей в голосе уверенности. Писклявый или нет, но он, похоже, настроен серьёзно и решительно, и с каждым словом Уэда всё острее чувствует собственную растерянность. Может быть, ему не стоило бросать фортепиано. Может быть, тогда он мог бы сказать Джонни-сану, что пропускал репетиции, потому что мечтает стать пианистом с мировой известностью, а не потому, что вовсе ни о чём не мечтает — не купился на прекрасное будущее, которым Джонни помахивает перед его носом так, как будто бы оно вполне достижимо. Дверь открывается, и Уэда выпрямляется, встречаясь взглядом с парой ещё более раскосых, чем его собственные, глаз, прячущихся под зонтиком мохнатых бровей. Зависть прорастает и кустится, когда джуниор минует его, слегка кивнув в знак приветствия. Худющий, сплошные локти и коленки, и физиономия, неразличимая в толпе. Ничего особенного, ничего выдающегося, кто-то, кого, увидев, забудешь через секунду. Он такой же, как Уэда. Но тогда почему… как он смеет надеяться?! _______ * Прим. пер. — Ямашита, Томохиса (также — ЯмаПи или Пи) — джоннис, экс-участник группы NEWS, в настоящее время — сольный исполнитель. ** Прим. пер. — Джуниоры (полностью — Johnny’s Jr.) — обычно: артисты агентства Johnny & Associates, которые еще не дебютировали (опять-таки обычно: не выпустили ещё собственного сингла). --- В 2001 году ему вручают букву (разумеется, «У») где-то в хвосте группы, свернувшейся, как творог из кислого молока, из самых неуправляемых джуниоров. Считая Уэду, их шесть. Шестеро никому неизвестных подростков, и каждый ощущает себя одинаково безликим, сердитым и потерянным. КАТ-ТУН, такое имя даёт им Джонни, но всё, что слышится Уэде — это «cartoon». Комикс, карикатура. Просто посмешище. Вот только юмора в этом ноль. Вместо этого они постоянно ссорятся из-за пролитых сливок и перепутанных бутылок с водой, из-за случайного столкновения, издевательского хмыканья, закатывания глаз, кажется, даже из-за того, что кто-то не так вздохнул — из-за всего вместе и ничего в частности. Уэда ненавидит их всех, и то, что это чувство взаимно, внушает ему смутное удовлетворение. Чем больше в лесу пожаров, тем скорее всё выгорит и даст дорогу новой жизни. Иногда ему достаточно только зайти в их тесную комнатушку и встретиться глазами с Танакой, чтобы в воздухе уже посыпались искры. А бывает так, и это случается куда чаще, что стоит ему заслышать гнусавый голос Каменаши, как руки сами собой сжимаются в кулаки. — Я бы сделал вот так, — говорит Каменаши с этим его измождённым стараниями лицом, и в голове Уэды начинается обратный отсчёт… три, два, один… Он может стерпеть надменную снисходительность не больше пары раз до того, как взорвётся. Перед ним, стоя прямо по центру репетиционного зала, Каменаши безупречно в такт выполняет всю последовательность движений, завершая её щелчком своих коротеньких пальцев и полным напыщенного самомнения полуоборотом к зеркалу. И у него это выглядит так просто, хотя, казалось бы, всё в нём просто кричит о посредственности. Софиты освещают их всех, но кажется, что от него они отражаются как-то иначе, как от огранённого под алмаз осколка стекла — бросается в глаза, хоть и стоит копейки. Всё дело в подаче — а Каменаши умеет преподносить себя на тарелочке — но даже этого Уэда никогда не признает вслух. — Кто сказал, что я хочу быть похожим на тощего мышонка вроде тебя? — огрызается он. Никакого житья от этого Каменаши, вечно путается у них под ногами. — Я буду делать по-своему. Уэда намеренно разворачивается к зеркалу и заканчивает па собственным вариантом вращения. Руки и ноги движутся скованно и нелепо, точно он огородное пугало, марионетка, которую дёргают за верёвочки, но всё равно он лучше, чем Каменаши. Лучше, потому что дольше был джуниором и успел разобраться, что работает, а что нет, да и вообще, что этот Каменаши о себе думает? На этой лестнице его ступенька в самом низу. В итоге им обоим достаётся от Коичи*. _______ * Прим. пер. — Домото, Коичи — джоннис, участник группы KinKi Kids. В 2001 году участники КАТ-ТУН были первоначально отобраны в качестве подтанцовки Домото Коичи во время его участия в музыкальной программе Pop Jam. --- — Эй, джуниор, что за фигня у тебя с губами? Уэда замирает, прикусывая нижнюю губу и стараясь как можно сильнее втянуть её внутрь. Если и есть кто-то, кого он ненавидит больше, чем Каменаши, то это - Нишикидо*. — Эй, ты что, меня игнорируешь? Ты что, не знаешь, кто я такой? — Все знают, кто ты такой, малявка, — отвечает Аканиши и избавляет кулак Уэды от неизбежного столкновения с лицом Нишикидо. — И прекрати являться сюда, чтобы таскать мою жрачку. Тут и так тесно, как в кладовке. Уэда перестаёт прислушиваться к их беседе и сосредотачивается на пережёвывании собственного обеда. Его руки так и держат онигири возле лица, прикрывая рот, пока вся троица не уходит. Нишикидо, Аканиши, Ямапи. И иногда Каменаши, хотя Уэда подозревает, что тот просто увязывается за ними следом — глупая ухмыляющаяся тень, которую они отбросят, как только достанет. Ходят слухи, что из них сделают новую золотую группу. Туда и дорога! Уэда теребит губу, сдирая кожицу, которая лопнула, когда он с силой прикусил её зубами. Если он никогда больше не увидит Нишикидо, то только обрадуется. Он чувствует чей-то взгляд и, обернувшись, видит Каменаши, стоящего в дверях и пялящегося куда-то в даль коридора, откуда слышится заливистый смех Аканиши, и потом обратно — на лицо Уэды. — Он шутит. Просто Нишикидо, он вот такой, поэтому не… Уэда поднимается прежде, чем Каменаши успеет излить на него свою жалость. — Отвали. Ты и правда назойливый комар, как все тебя называют, — шипит Уэда, выбрасывая обёртку от онигири в мусорку. — Они обсуждают тебя. У тебя за спиной. Не знал? Но ты не должен воспринимать это как что-то личное. Губы Каменаши моментально сжимаются в узкую, точно застёгнутую на молнию, линию. Он ждёт сердитой отповеди, или, может быть, на этот раз Каменаши всё-таки решит повысить ставки и замахнётся? Но вместо этого тот просто стоит, ощетинившийся и молчащий, с застывшим от гнева лицом. И потом ему слышится щелчок, когда веки Каменаши вдруг сжимаются, быстро и плотно, и Уэда не успевает толком понять, в чём дело, потому что в следующее мгновение тот уже исчезает в дверях. _______ * Прим. пер. — Нишикидо, Рё — джоннис, участник группы Kanjani8, экс-участник группы NEWS. --- Он сидит в их тесной гримёрке, Накамару — с одной стороны, а Каменаши — с другой, и играет с висюльками на поясе своего костюма, пока их локти методично движутся где-то на границе его периферического зрения. Стук положенной на стол расчёски, и Каменаши просит, чтобы кто-нибудь передал ему выпрямитель. Уэда ближе, но он позволяет Накамару потянуться и передать его поверх своего плеча. Невнятное ёрзание, ёрничанье насчёт Накамару и его «парика» — эта шутка стара как мир, но тот даже не пытается защищаться, зная, что это одна из тех немногих вещей, которые хоть как-то их объединяют — и за всё это время Уэда ни разу не поднимает глаз. Чувствует искушение, но не может позволить себе растерять всю уверенность ещё до того, как они выйдут на сцену. — Выпрямитель для волос. Можешь передать его? Эй!.. Выпрямитель?.. Ты так и собираешься… а ладно, я возьму сам. Уэда вздрагивает от удивления, когда чувствует, как Каменаши наклоняется, почти наваливается на него сбоку, пока его короткие пальчики тянутся к бутылке. Запоздало он осознаёт, что Накамару уже нет в комнате, а значит, Каменаши обращался к нему… впервые за несколько недель. Уэда бормочет невнятное извинение и передаёт выпрямитель по назначению. Лаконичное «спасибо» протискивается сквозь губы Каменаши, когда тот продолжает играться со своими волосами. В глаза Каменаши он тоже смотрит впервые за несколько дней. Они по-прежнему раскосые, но не так, как раньше. Все в группе меняются, но по Каменаши это как-то особенно заметно. Его глаза стали больше, форма лица тоже изменилась, как будто отдельные части, которые раньше смотрелись нелепо, теперь постепенно встают на правильные места. Каждый раз, когда он смотрит на Каменаши, Уэде кажется, что сам он застыл в каком-то безвременье. Так они и сидят в противоречивом молчании: Уэда — не осмеливаясь взглянуть на своё отражение, Каменаши — любуясь своим. — Я ненавижу своё лицо. Он не знает, почему произносит это, но признание будто выскакивает по собственной воле, спотыкаясь, падает в окружающую тишину и сжимается в ожидании ответа Каменаши. Может быть, он только презрительно усмехнётся и сделает вид, что ничего не слышал, и этим всё и закончится? Наверное, как раз на это Уэда и надеется. Он снова прикусывает свои губы и ждёт. Каменаши ставит выпрямитель на стол и искоса кидает на Уэду короткий взгляд, но глаза его сами собой возвращаются обратно к зеркалу, точно он никак на себя не насмотрится. И именно поэтому ответ его особенно режет слух. — Я тоже. Что-то жгучее сворачивается у Уэды в желудке, прежде чем он замечает критическую складку между бровей и направление взгляда и понимает, что Каменаши говорит о себе. Не так-то просто вот так сразу уместить это в голове, скорректировав то, что он знает о Каменаши: не «любуется» — «оценивает». И всё равно в этом что-то неправильно. — Это глупости, — выпаливает он. — Ерунда… Никто же не говорит тебе, что ты выглядишь странно. Нижняя губа побаливает от того, как сильно он её прикусил, и на секунду его охватывает паника от мысли, что теперь губы раздуются ещё больше. Смешок Каменаши выходит намного тише, чем когда тот веселится на пару с Аканиши. — Все считают, что я надоеда и урод. Он говорит это просто, как общеизвестный факт, и жжение в желудке Уэды возвращается, когда он вспоминает последние слова, которыми они обменялись месяцы тому назад. Он не может и представить, какое усилие потребовалось Каменаши, чтобы сказать это вслух, как есть, не оставив себе никакой защиты. Тощему маленькому Каменаши, который не выносит подшучивания и передёргивается от малейшей обиды. Может быть, он и не думал ничего говорить. Может быть, как и у Уэды до этого, признание просто выскочило, точно монетка из дырявого кармана. — Это было давно, — говорит Уэда. И он не считает нужным указывать на очевидные изменения и на то, что Каменаши тот редкий экземпляр, с которым подростковое созревание обошлось по-доброму. Но эти несказанные слова висят между ними в воздухе, пока Каменаши с досадой не отмахивается от них. Уэда смотрит, как он грубо дёргает за свои локоны, занавешивая лицо прядями, всматриваясь в отражение из-под их крашеной каштановой завесы. Его глаза мечутся в поисках, расстроенно перескакивают с одной черты на другую, и неожиданно Уэда видит себя в написанном на чужом лице осуждении. Один и тот же одинаково неприемлемый вердикт. — Там, внутри, всё тот же я, — мрачно констатирует Каменаши. А потом вдруг резко оборачивается к Уэде, и глаза его светятся от неожиданного озарения. — А давай договоримся? Ты будешь моим зеркалом, а я твоим. Только условие — говорить всё честно, окей? Уэде надо подумать. Он глубоко вдыхает и наконец смотрит на своё отражение, морщась и тут же отводя взгляд. Лучше уж слышать это от Каменаши, чем от придирчивого критикана в собственной голове. От кого-то, кто понимает. — Окей, — выдыхает он. --- Свет мой, зеркальце, скажи, да всю правду доложи. Кто милее всех на свете? Не ты, дорогуша. Ну, не милее всех, но хоть мил? Не ты, дорогуша. --- Он задумчиво разглаживает рукой глянцевое лицо Гакта* на развороте журнала, наблюдая за передвижениями Каменаши, когда тот наконец отклеивается от Аканиши и направляется к нему. Через пятнадцать минут они должны быть на сцене, и Каменаши уже в полном обмундировании и готов к осмотру. Он останавливается перед Уэдой, неуверенно теребя волосы, и ждёт с молчаливым вопросом в глазах. Уэда внимательно разглядывает его. — Не заправляй так волосы, — наконец провозглашает он, сидя на полу по-турецки. Комнатушка слишком мала, чтобы в ней поместились столы и стулья. — А то у тебя уши торчат. Каменаши тут же высвобождает заправленные за ухо пряди и приглаживает их поверх ушей. — Так лучше? Уэда кивает и снова возвращается взглядом к журналу в ожидании своей очереди. Гакт ослепительно улыбается ему со страницы — так, как никогда не сможет Уэда — и глаза его таинственно поблёскивают из-под не менее ослепительно-белокурой чёлки. Всё в нём совершенно головокружительно… и недостижимо, как бы сильно Уэда не сжимал журнал в своих руках. — Ты выглядишь хорошо. Уэда вскидывает на него взгляд, и Каменаши с улыбкой пожимает плечами: — Если волнуешься за рот, то просто наклони голову немного в сторону. И попробуй расширить глаза, это тоже помогает. Уэда складывает эти советы в нагрудный карман своей памяти. Они бесполезны, уж он-то знает. В углу Тагучи практикуется в жонглировании бумажными стаканчиками, чуть ближе — Танака накручивает неразборчивую цепочку слов на ритм, рождаемый бойкими губами Накамару. Аканиши тыкает в кнопки своего телефона и кидает подозрительные взгляды поверх плеча Каменаши — ждёт, когда внимание того снова будет в его полном распоряжении. Он единственный, кто может позволить себе не волноваться. Всего через несколько минут Уэда выйдет на сцену безликой тенью. Его существование затеряется среди рэпа, битбокса, великолепного голоса, вертлявых бёдер, чарующих слов, подмигивания в камеру — его имя останется позабытым в овациях зала, скандирующего имена других участников группы. В кошмарных снах фанатки спрашивают его, что означает «У» в названии КАТ-ТУН. В самых худших кошмарах — он и сам не знает ответа. — Это Гакт, да? — спрашивает Каменаши, всё ещё толкущийся возле него. — Он тут похож на иностранца. Уэда и сам не сразу узнал своего кумира, несмотря на то, что полное собрание его CD бережно хранится на полке в его квартире. Возможно, превращение — именно то, в чём он сейчас нуждается. Он проводит пальцем вдоль ядрёно-блондинистой пряди, свешивающейся Гакту на лицо. — Я хочу покрасить волосы. Выбритые брови Каменаши приподнимаются. Это вам не перекраситься из чёрного в каштановый и не лёгкое мелирование. Это что-то, что никто уже не сможет игнорировать. — Зачем? Взгляд Уэды скользит по комнате, по талантам, постепенно оттачиваемым в её тесном пространстве, и когда он поднимает глаза, они полны тревогой, которая, как он знает, знакома и Каменаши тоже. — Такого, как есть, — тычет он в себя пальцем, — меня недостаточно. Каменаши задумывается. Кивает. Стоит перед ним пару секунд, машинально поддёргивая рукав своего костюма, и потом уголки его губ слегка дёргаются: — Думаю, это будет смотреться круто. От толчка чего-то — облегчения, надежды, тепла — тугой узел у Уэды в груди развязывается, и он вытирает о бархатную штанину неизвестно когда вспотевшую ладонь. — Можем пойти после выступления… Улыбка Каменаши застывает, запнувшись о совершенно однозначное «мы». И Уэда прекрасно знает, что тот думает, какие мысли проносятся сейчас, прикрытые этой вежливой улыбкой: но я же не Накамару, мы даже и не друзья, мы не разговариваем, мы ссоримся, ты меня не переносишь, ты мне не нравишься, об этом мы не договаривались, вот только не надо меня вмешивать… — Неплохая идея. Каменаши улыбается неуклюже и странно застенчиво, и пальцы Уэды, мёртвой хваткой вцепившиеся в журнал так, что все края страниц безнадёжно помялись, наконец расслабляются от облегчения. Правильно, они не друзья, но Уэда не может сделать этого в одиночку, и абсолютная правда то, что Каменаши — единственный, кто способен понять. _______ * Прим. пер. — Гакт, Камуи — знаменитый японский музыкант и актёр, большим поклонником творчества которого является Уэда. --- Наверное, я испытывал сильное желание превратиться в кого-то другого... ○ Он не ощущает себя другим, когда выходит из салона и вливается в царящую на улице толкотню вместе со следующим за ним Каменаши. Просто радуется тому, что оказался на свежем воздухе после едкого запаха осветлителя, сжигающего его волосы. Хотя от взглядов прохожих и оборачивающихся в его сторону голов кожу начинает свербеть и покалывать. Такое внимание в новинку, и это пока единственный показатель произошедшей с ним перемены. Не раз и не два он ловит взгляд Каменаши, искоса задерживающийся на собственном профиле, и наконец Каменаши смущённо улыбается, пойманный за этим занятием уже в четвёртый раз. Он тянет руку к свежеокрашенным волосам, и Уэда непроизвольно отшатывается до того, как тот успевает дотронуться. Каменаши вроде не в обиде, хотя рука его ещё немножечко тянется, прежде чем упасть на полпути. — Они выглядят совершенно иначе. В хорошем смысле, — с благоговейной нерешительностью резюмирует Каменаши. — Никто тебя даже не узнает. — И хорошо. Он с радостью распрощается со старым Уэдой Тацуей. Новое «я» как раз и предназначено, чтобы произвести впечатление. Уэда сжимает губы и начинает шагать размашистей, наслаждаясь своим превращением. Всё, что ему нужно теперь, это пара подходящих аксессуаров. Каменаши знает нужное место, и Уэда сворачивает, повинуясь взмаху его указующей кисти. Они углубляются в узенькую улочку, где с обеих сторон открытые прилавки, поддельное серебро, золото и блестящие камушки, сверкающие в солнечном свете. Уэда останавливается перед пыльной витриной, в которой выставлены изделия из тяжёлого, массивного серебра. Шипастое ожерелье в третьем ряду выглядит в точности, как у Гакта. Магазинчик тесен и мрачноват, единственное освещение в нём - от солнца, проникающего через широкую витрину фасада. И запах тоже — немного затхлый, как от забытого сундука с сокровищами, запертого на чердаке. Худой мужчина в майке, из-под которой видны змеящиеся вдоль плеч татуировки, приветствует их безразличным кивком, и Уэда чувствует Каменаши совсем рядом — они то и дело сталкиваются локтями, когда с настороженным интересом рассматривают содержимое витрин. — Вот этот смотрится клёво, — говорит Каменаши, тыкая в браслет на поблёкшей бархатной подушечке. Вполне ожидаемо, его массивные бусины сделаны в форме черепа. Уэда тихонько хмыкает и перемещается, чтобы взглянуть на витрину с серёжками. Длинная серебряная серьга, напоминающая неизвестно чей зуб, идеально подошла бы к тому ожерелью. Пальцы Уэды задумчиво теребят гладкую мочку уха, и он вздрагивает, когда продавец неожиданно открывает рот. — Если хочешь, могу проколоть прямо здесь, — произносит он, растягивая слова. Уэда прикусывает губу и косится в сторону, туда, где Каменаши смотрит на него со страхом и предвкушением. У него тоже уши ещё не проколоты. Чужая неуверенность странным образом успокаивает Уэду, и он соглашается. Даже вызывается пойти под иголку первым, потому что он старше, и Каменаши жмётся к нему, как щенок, и что с того, что его начинает подташнивать, когда кубик льда прикасается к уху? У Гакта столько пирсингов, что и не сосчитать. Игла проходит насквозь легко, с коротеньким уколом боли, который так же быстро стихает. И всё, что чувствует Уэда в этот момент, это крепкую, потную ладошку Каменаши, сомкнувшуюся вокруг своей ладони. Ободрение, о котором он не просил. Когда он открывает глаза, Каменаши смотрит на него с тревожным восторгом, и у Уэды вырывается скрипучий смешок: — Легче лёгкого! Они выходят из магазина с одинаковыми псевдобриллиантовыми гвоздиками в ушах, и Уэда помахивает пакетиком, куда уложены шипастое ожерелье, серёжка с клыком и браслет с черепами. --- Волна шёпота следует за ним, когда на следующей неделе он минует джуниоров в коридорах агентства. А когда он входит в гримёрку, все замирают, и Уэда замечает, как Каме — единственный, кто ничуть не удивлён — широко улыбается из-за плеча Коки, и серёжка в его ухе приветственно поблёскивает. — Вау, — наконец произносит Коки, — а я-то думал, что эксперименты с причёской — это моя территория. И неожиданно он окружён со всех сторон, любопытные руки тянут его за волосы, и вопросы сыпятся слишком быстро, чтобы можно было их уловить. Уэда отмахивается, так что серёжка-клык в его ухе опасно раскачивается, и Аканиши ловит её и смотрит на него сверху вниз со странной озабоченностью, которая граничит с обвинением. — Каме тоже на прошлой неделе проколол ухо… Уэда видит, как Каменаши отводит глаза, изображая полное непонимание, и прикусывает губу, сильно. Похоже, Каменаши не хочет, чтобы стало известно, что они зависают вдвоём, если тот редкий случай — теперь, без сомнения, единственный — вообще можно назвать «зависают». Ну что ж, не хочет и не надо, Уэда не против. — Не твоё дело, Аканиши. --- Он стоит на сцене с КАТ-ТУН в те драгоценные мгновения, что отведены им на коротенький конферанс, прежде чем они вернутся на свои места в подтанцовке, и Уэда не сказал в нём ни единого слова. Накамару и Танака заканчивают одну из тех юмористических сценок, на которые так горазда эта парочка, и которые только Каменаши считает смешными, а после этого — пауза, пока аплодирует публика, и он должен чем-то её заполнить. Чем угодно. У одной из фанаток неподалёку блестящие наклейки на щеках и переливающийся обруч на волосах, и Уэда говорит первое, что приходит в голову. — Я вижу фей. Тишина, прерываемая редкими смешками, и когда лицо Уэды упрямо сохраняет спокойное выражение, Аканиши недоверчиво переспрашивает: — Правда, что ли? К тому моменту, как они уходят со сцены, Уэда думает, что убедил примерно треть зрительниц, а что до неверующих… По крайней мере теперь они запомнят его имя. Уэда Тацуя, знакомец фей. Не совсем то, что он мог бы выбрать сознательно, но уж точно лучше, чем «Уэда Тацуя, кто-кто?». — Ты врёшь, ты точно врёшь! — взвизгивает Каменаши за сценой, и по какой-то причине Уэда приходит в бОльшую ярость, чем оно того заслуживает, резко оборачиваясь и отталкивая Каменаши на несколько шагов назад. — Говорю же, я видел их! — бросает он. — Что, боишься, что переманю твоих фанаток? Считаешь, что ты лучше, чем я? Да?! И неожиданно их перебранка вырывается из узды и скачет такими семимильными прыжками, что Уэда уже не знает даже — куда. Накамару вмешивается в последний момент — успокаивающая рука, упёршаяся ему в грудь, — в то время как Аканиши уволакивает Каменаши куда-то в сторону. Тагучи с некоторого расстояния смотрит на него со странным выражением на лице, и Уэде хочется знать, что тот видит, хочется влезть в свою пижаму с Дораэмонами и спрятаться, потому что на самом деле… Нет, он не хочет этого знать. --- Лава, бурлящая под его неустойчивыми эмоциями, наконец выплёскивается на поверхность в тот судьбоносный день, о котором много лет спустя они будут отпускать ностальгические шуточки. Однако тогда, когда это всё происходит, когда ошибка Накамару пробивает первые трещины, и они ширятся с каждым обвиняющим взглядом в его сторону — потому что он находился ближе других, он должен был прикрыть его, так почему же, почему же не сделал этого? — и злость вскипает в нём с каждым промямленным извинением. Потому что — нет, он не мог, не мог, и наконец дверь в их гримёрку со стуком распахивается, и неожиданно Уэду охватывает невыносимое желание попортить Каменаши лицо. Каменаши шагает к нему, крошечный и безжалостный. — Будь я на твоём месте, я бы прикрыл его, — шипит он сквозь зубы. — Как мы можем чего-то добиться, если ты даже не стараешься! Уэда смотрит на его сведённые под непрощающим углом брови, тонкие, резко очерченные, но как бы затуманенные воспоминанием о прежних, широких. Безымянный джуниор, которому он завидовал ещё хрен знает когда. Не имеет значения, старается он или нет. Он всегда всё путает. Он всё портит. И сейчас он попортит Каменаши. В уши ему точно набили ваты, и он слышит, как щёлкает что-то внутри, и слова летят в лицо вместе с кулаками: — Может, ты и мог это сделать, а я нет! Каменаши тоже не из тех, кто сдерживается, и дальше следуют боль и крики, и металлический привкус во рту, пока он пытается дотянуться до Каменаши — до чего угодно, любая часть тела пойдёт, любая, до которой он может достать, чтобы стащить его обратно в ту яму, в которой застрял он сам, уронить его туда, точно сорванную с небес поднимающуюся звезду. И влага у него на щеках, про которую он думает, что это кровь, пока вдруг не слышит прерывающиеся рыдания и не замирает на наполненную ужасом секунду, потому что, мать вашу, нет, он не может плакать перед этим… Это Накамару. — Простите. Это моя вина. Пожалуйста, — умоляет Накамару, пытаясь втиснуться между ними. Глаза у него покраснели, и всё тело трясёт. — Простите. Не надо драться из-за меня. Простите. Каменаши останавливается первым, выпускает из мёртвой хватки воротник Уэды и отступает назад. Струйка крови сочится из его разбитой губы, но Уэда не может заставить себя почувствовать ни удовольствия, ни сожаления. Всё, что он чувствует, это тупая пульсирующая усталость во всём теле. — Ты вообще не думаешь о своих товарищах, — хрипло констатирует Каменаши. На голове у него воронье гнездо, пуговицы вырваны с мясом, а рукав свисает на ниточке, обнажая длинную царапину вдоль плеча. В соответствии с их сделкой Уэда должен был бы сказать ему сейчас, что он выглядит дерьмово. Но они не друзья. Просто два запутавшихся подростка. — Не желаю слышать такое от кого-то, кого я даже не знаю. И по какой-то причине Каменаши выбирает именно этот момент, а не предшествующую ему свистопляску из пинков и ударов, чтобы выглядеть обиженным. --- Когда наступила очередь Каменаши прокалывать ухо, его глаза испуганно забегали, и Уэда усмехнулся, протягивая свою руку. Каменаши так и смотрел на неё в растерянности, пока Уэда не сказал: — Это правда помогает. — Спасибо. — Всё не так страшно, — ободряюще улыбнулся Уэда. Каменаши рассмеялся: — Это просто потому, что ты — бесстрашный! И Уэда был слишком заворожён его улыбкой, чтобы сказать правду. --- Вокруг них — рассыпанная яичная скорлупа, а между ними — пустое пространство, и ни один не готов пересечь его первым, что бы ни случилось. Аканиши обретается в зоне Каменаши, Накамару — в его; Танака и Тагучи блуждают тут и там, осторожничая с обоими. К счастью, им нет необходимости находиться рядом, так что это не мешает; Каменаши репетирует в одном конце зала, Уэда — в другом, и все делают вид, что не видят колючек, торчащих во все стороны. И это работает. До тех пор, пока однажды в гримёрку не является Нишикидо, даже не подозревающий о скорлупе, трещащей у него под ногами. И внутренности Уэды скручиваются в узел ещё до того, как тот открывает свой рот. — Эй, фея, губки у тебя сегодня не слишком бледные? Уэда напрягается, вжимаясь в свой стул и стараясь выглядеть как можно неинтереснее, невзирая на яркую белизну волос и броские побрякушки. — Заткнись, Нишикидо, — мямлит он сквозь губы, которые внезапно кажутся огромными и непослушными кусками плоти, повисшими возле рта. Гуще… нужно было гуще замазать их тональником! — Это что ещё за ответ? — Манерная медлительность Нишикидо сменяется злостью. — Я тут ему ценный совет даю, понимаешь… — Он выглядит нормально. Каменаши — на другом конце комнаты, листает какой-то девчачий журнальчик в розовой обложке. Когда он поднимает глаза на Нишикидо, лицо его совершенно бесстрастно. — Джина здесь нет. Он отправился на третий этаж, чтобы заловить Пи. В его тоне есть что-то бесповоротное, словно он диктует дальнейшую последовательность действий, и что бы это ни было, оно пресекает поток язвительности Нишикидо и выдворяет его из комнаты. Когда тот уходит, Каменаши возвращается к своему журналу, даже не оглянувшись на Уэду. Уэде требуется пара секунд, чтобы сглотнуть и избавиться от влажного комка в горле, но ощущение, что там что-то застряло всё равно не проходит. — Ты не сказал Аканиши о… когда я покрасился… Каменаши замирает на мгновение, прежде чем снова перевернуть страницу. Слишком быстро, чтобы поверить в то, что он и правда что-то прочёл. — Я подумал, ты захочешь сохранить это в тайне. Всем известно, что ты… — «ненавидишь меня», сдержанный вдох и пожатие плечами, слишком скованное, чтобы казаться случайным, — …что мы не ладим. Они не ладят. Уэда трёт ладонью глаза, и браслет с черепами у него на запястье тихонько звякает. Но они ладили. --- Светлые волосы гарантируют ему внимание; но наконец замечают не только его — их всех. Количество фанатов растёт на глазах, единичные учивы в зале превращаются в море, и Уэда почти не верит своим ушам, когда им сообщают, что КАТ-ТУН станет первой группой, которая проведёт концерт ещё до дебюта. Месяцы пролетают как один миг, пока они репетируют больше, чем когда-либо прежде. Стена ненависти, окружавшая Танаку, начинает крошиться, когда появляется перспектива действительно добиться чего-то с пятерыми неудачниками, которые, как он считал, будут только стопорить его продвижение, и вскоре он уже требует, чтобы все называли его Коки. Аканиши — «Аканиши» для всех, кроме Каменаши, и Тагучи — «Тагучи», если только кто-то не оговорится и не назовёт его «Джунно». Ослепительная улыбка, озаряющая его лицо каждый раз, когда это происходит, действует на нервы, поэтому случается это редко. Прозвищ Накамару, в основном шуточных, так много, что и не пересчитать. Каменаши урезали, и «пожалуйте с бантиком», теперь он — Каме. Но Уэда не может заставить себя произнести это. Не имеет такого права. Что до него самого, то он — Уэда до одной истекающей потом вечерней репетиции, когда они все валяются на полу, на минутку прервавшись, пока инструктор по танцам отошёл в туалет, и Накамару произносит куда-то в никуда, в окружающую их духоту: — Мы и правда движемся вперёд. Мы — группа. — Мы — КАТ-ТУН, — к всеобщему удивлению, тот, кто формулирует это — Коки. — Мы добьёмся, — выдыхает Каменаши, и, оглянувшись на него, Уэда видит, как глаза его прожигают дырку в потолке, противореча мечтательно приподнятым уголкам губ. — Мы будем безумно знамениты! Все будут знать, кто мы такие. Осталось совсем чуть-чуть. После его слов все ненадолго смолкают, пока звучащая в них решимость рисует перед ними мечту, перед которой они не в силах устоять. — В каждой группе есть лидер, — наконец замечает Тагучи, и Аканиши с Коки немедленно оживляются, спеша отстоять свою кандидатуру. Все уверены, что ломкий голосок Каменаши вот-вот вольётся в этот спор, потому что, чего греха таить, это стало бы не больше, чем формальным титулом для его стремления командовать, но он просто с любопытством наблюдает за происходящим, и в итоге Тагучи предлагает: — А давайте разыграем в «камень-ножницы-бумагу»? Один камень, пять ножниц… и Уэда становится Лидером. --- День их первого концерта наконец наступает, и за двадцать минут до поднятия занавеса Уэда блюёт, согнувшись в три погибели в тесной туалетной кабинке. Во рту у него сплошная кислятина; он кое-как обтирает губы и на трясущихся ногах ковыляет к раковине. Пот стекает ручьями, светлые волосы налипли на лоб, он мертвецки бледен и ужасен, с этим распухшим, бесформенным ртом… И он не может выйти под софиты в таком виде. Он не может. Накамару и Каменаши заходят как раз, когда он заканчивает полоскать рот. — Ты в порядке? — спрашивает Накамару, и Уэда коротко кивает. Он в порядке. Всего-навсего намеревался кинуть их и сбежать, чётко наметив путь отступления через чёрный выход. Делов-то… Накамару заходит в кабинку, чтобы справить свою надобность, и Уэда думает, что Каменаши поступит так же, но тот не двигается, будто чего-то ждёт, и какого чёрта тогда он притащился постоять в туалет? Может, тоже хотел стошнить в раковину, и Уэда загораживает ему дорогу? Но нет, этого не может быть, потому что Каменаши не ест. Нечему выходить из него, кроме разве что света, льющегося из его лихорадочно оживлённых глаз — до тех пор, пока они наконец действительно не видят Уэду и не затуманиваются тревогой. Вот чёрт! — Знаешь, а они тебя ждут, — говорит Каменаши оттуда, где он стоит, прислонившись к холодному кафелю. — Я подглядел из-за кулис и видел плакаты с твоими фото. Это самая длинная фраза, сказанная ему Каменаши с тех самых пор, как они… И совсем не то, что Уэда хочет слышать сейчас. Ему вовсе не хочется знать, сколь многих ему предстоит разочаровать. — Я не такой, как ты, — шепчет он, и слова царапают его пересохшее горло. — Я не такой. Каменаши… не то чтобы он хоть в чём-то лучший. Он — ходячий скелет, рёбра которого можно пересчитать даже издалека, и такой маленький, что кажется, дунь — и уронишь. Но вот тут-то и таится ошибка. Каменаши не ломается под давлением. Он расцветает. Уэда вянет. — И не надо. Будь самим собой. И Уэда горько хохочет, потому что уж кто-кто, а Каменаши бы должен знать, что это не работает. Не для таких, как они. Он одёргивает свой концертный пиджак — белоснежный, который он скинет уже через первые десять минут концерта — и оборачивается к Каменаши, позволяет тому целиком и полностью увидеть, какой он на самом деле. Ты будешь моим зеркалом, а я твоим. — Что ты видишь? Он ждёт, плотно сжав губы, чтобы не было искушения прикусить их под изучающим взглядом. Каменаши обещал говорить всё честно. — Нашего Лидера, — пауза. — Только поправь волосы. Где-то за ними, в кабинке, слышен звук спускаемой воды, и Уэда стоит неподвижно, пока пальцы Каменаши пробегаются по его волосам, отлепляя прядки ото лба. Неожиданно он чувствует себя наполненным, точно раздувшийся мешочек с песком, который Каменаши невзначай заполнил аж до самого края. Каменаши отступает с лёгкой улыбкой, давая возможность Накамару ополоснуть руки. — Окей, нам пора. Мы сделаем это, ребята, — говорит Накамару. И Уэда не может не улыбнуться, потому что Накамару сам больше всех нуждается в ободряющих фразах. Он трясётся всем телом, и Каменаши хохочет, распахивая дверь. — Ты там, главное, гляди, чтобы парик не свалился. За сценой мало света, и всё словно в дымке, но Уэда знает, чья рука сжимается вокруг его собственной за долю секунды до того, как они выходят под огни рампы. --- Весь песок постепенно высыпается, и нежданно, прямо перед тысячами фанатов, он ощущает его крупицы в глазах, чувствует, как они скользят по щекам под первые же ноты «Best Friend». Выбор песни не идеален, потому что они не лучшие друзья и вряд ли такими станут, но если говорить об извинениях, то это — запомнится ему на всю жизнь. И Каменаши тоже. И наконец он может сказать это. — Каме. --- Каме — единственный, кто принимает его титул всерьёз. Думаю, мы должны спросить у Лидера. Что ты думаешь, Лидер? Лидер должен идти первым. Он говорит это так, как будто Уэда заслужил это звание, пройдясь по горячим углям, а не просто чудом сжав свою руку в кулак. Он видит, что других это начинает раздражать. Честно — его и самого это уже раздражает. Каждый раз, когда Каме называет его лидером, это напоминает о том, насколько он «не». — Лидер, — говорит Каме, когда он заходит в комнату, и приветственно машет со своего места, и это ещё один кирпичик к грузу, сгибающему его спину. Коки закатывает глаза, и Уэда чувствует себя дурачком, точно это слово приподнимает завесу и выставляет напоказ все его слабости. На самом деле никто не прислушивается к нему, но даже если бы прислушивались — ему нечего им сказать. Он не знает, как спланировать разговорную часть на концерте, как выстроить песни, и какая расстановка на сцене лучше подчеркнёт потенциал каждого. Он не хочет быть выпихнутым вперёд и вынужденным мямлить что-то в микрофон, в то время как может оставаться в безопасности позади, на самой границе тени. Для него достаточно просто быть здесь. Улыбка Каме почти исчезает, когда он рявкает: — Прекрати уже с этим! КАТ-ТУН — вольные ветры, дующие, куда хотят, и у Уэды недостаточно сил, чтобы задать им курс. Он лучше и сам будет свободным, предоставив принимать решения тем, кто на это отважится. --- Уэда хмурится, глядя на календарь. Двадцать четвёртое октября. День его вступительного экзамена в университет. И день, когда у КАТ-ТУН назначена запись. Он закрывает глаза и представляет себе своё будущее. И думает о Каме и о том, что тот бросил бейсбол. Для Уэды КАТ-ТУН никогда не были на первом месте. Ещё одно внеклассное занятие, такое же, как каллиграфия или японские счёты. Последнее, которое осталось. Когда он снова смотрит на календарь, то перечёркивает слово «экзамен» жирным крестом. И чувствует, будто впервые распахнул крылья. --- Но тот, кто взлетает — Каме, и только Аканиши удаётся держаться с ним крыло к крылу, покуда все остальные мрачно таращатся снизу*. Какая ирония, они поют «Kizuna», когда сами так чётко делятся — на двоих и четверых оставшихся. Никто, кроме Каме, не мог написать этих слов, и после — он старается не встречаться с ними глазами, как будто это преступление — заставить их петь слова, написанные им. Обида присутствует, спору нет, вот только Уэда искренне сомневается, что кто-то из них, окажись они в подобной ситуации, держался бы с такой же ненужной униженностью, как Каме. Но в том-то и дело: Каме слишком легко чувствует себя виноватым во всём. Оборотная сторона заботы. Аканиши возвышается гордо — с кривоватой усмешкой, которая заставляет камеры щёлкать без перерыва. И Каменаши высится рядом с ним, с той же неколебимой уверенностью. Требуется время, чтобы разглядеть трещинки, но Уэда видит их первым. Не потому ли, что привык высматривать их в себе самом? Каме всегда лучше многих справлялся с тяжестями айдольской роли, но они накапливаются, давят ему на спину, заставляя её сгибаться в глубоких поклонах, которые очаровывают окружающих: такое искреннее уважение, как необычно для человека его профессии и возраста! Окружающий мир не ведает, насколько древний на самом деле Каме, это секрет, известный только КАТ-ТУН, и они хихикают каждый раз, когда ведущий говорит о его потрясающей зрелости. Они готовятся выступить в Utawara**, когда Каме неожиданно пропадает. Перед ними ещё одна группа, но Коки и Накамару уже обмениваются тревожными взглядами, а Аканиши пожимает плечами без тени волнения: — Ну, подумаешь, вышел в туалет. Этот параноик не осмелится опоздать. «Этот параноик» никогда и не вышел бы, не сказав никому куда. Впервые он исчезает подобным образом. Уэда терпит не больше минуты, прежде чем говорит, что «он сейчас, ненадолго», и прикидывается непонимающим, когда Накамару шепчет ему спасибо. Он делает это не для них, просто хочет вернуть свой долг. Осмотрев все туалеты и кладовые на их этаже, он останавливается, чтобы подумать, а потом спускается на лифте на самый нижний этаж и заходит в первый же туалет с надписью «Только для сотрудников». О том, в каком состоянии Каме, свидетельствует хотя бы тот факт, что он забыл запереть дверь. Свернувшаяся фигурка в самом углу рассказывает Уэде всё остальное. Каме вскидывает голову, когда подошвы Уэды звонко щёлкают по кафелю пола, и выглядит таким расстроенным и юным, что Уэде требуется секунда, чтобы вспомнить про дверь и с громким щелчком повернуть задвижку. Он сглатывает эмоции, перехватывающие горло. Они не могут рассыпаться оба. Каме нуждается в силе. — Поднимайся, пол грязный. Он старается не кривиться от того, каким громким кажется собственный голос, и искренне удивляется, когда Каме на самом деле встаёт, механически следуя его приказанию, и неожиданно в ушах Уэды слышится писклявый голосок, весело щебечущий: как скажет Лидер. В полутёмном влажном туалете красно-каштановые волосы Каме уже не выглядят такими яркими — как будто кто-то выключил в нём свет. — Всё это, — еле слышно хрипит Каме. Он делает неопределённый жест, как бы подразумевающий всё: все эти камеры, улыбки, внимание, славу. Всю изливающуюся на него любовь. — Не продлится… Я должен сделать, чтобы продлилось… Я не знаю как? Если это продлится, продолжится таким же образом, то они вчетвером останутся позабытыми во мраке. Это печальная истина, но Уэда здесь не за тем, чтобы думать о себе. Он пришёл, чтобы позаботиться о самом младшем из них, чтобы ослабить душащую его кожу, потому что Уэда знает, как это — когда она натягивается до неимоверной тесноты, и ты не можешь выползти из неё, как бы ты ни старался. — Будь самим собой, — говорит Уэда, эхом вторя словам, звучавшим три года назад. И тут же жалеет о сказанном, потому что Каме сжимается, как будто вот-вот заплачет. Он выглядит так, будто Уэда предложил ему познакомиться с чудовищами, живущими под кроватью — только Каме не верит в чудовищ. Он верит в реальность. Холодную, жёсткую и жестокую. Он загнан в угол. А значит, Уэда предложит ему другую кожу, в которой можно укрыться. — Не дрейфь, Одагири. Он внимательно наблюдает за Каме, и это срабатывает — почти как магия: Каме, принимающий предложенное ему убежище. Его лицо застывает, а плечи распрямляются по мере того, как он снова собирает себя воедино. Каме всегда относился к делу серьёзно, и теперь оно у него есть, это дело, и он может сосредоточиться на нём со всей своей неумолимой решимостью и оставить беспокойство за бортом. Может быть, Каменаши Казуя и недостаточно силён, чтобы справиться с проблемами, но Одагири Рю справится. А если нет — Уэда будет рядом, чтобы его подхватить. _______ * Прим. пер. — Имеется в виду участие Каменаши Казуи (в роли — Одагири Рю) и Аканиши Джина (в роли — Ябуко Хаято) во втором сезоне популярной дорамы «Гокусен» (Gokusen 2, 2005). В дораме также была использована песня «Kizuna» (пер. — узы, связь), слова к которой написал Каменаши Казуя. ** Прим. пер. — Utawara Hot Hit 10 — музыкальная телепрограмма, одним из ведущих которой был джоннис Мацумото Джун (ARASHI), а частыми гостями — участники КАТ-ТУН. --- Что Вам нравится в актёрской работе? Момент, когда вы перестаёте быть самим собой. ○ На концерте Kaizokuban Уэда надевает пиратскую шляпу с полями, достаточно широкими, чтобы спрятаться, если шум вдруг покажется слишком громким, а свет — слишком ярким. Оборачивается в цветастую юкату и мило крутится, как принцесса, которую фанаты желают в нём видеть. Его светлые волосы подтаяли из льдистых в солнечные, и когда он видит Каме в сольном костюме, искрящемся на одном плече и сползшем с другого, он протягивает руку с микрофоном и манит его к себе. Каме отвечает тем же, и они поют в микрофоны друг друга. Уэда не знает, кто он в этот момент. --- Но в то время мы все были ещё детьми, и, полагаю, они считали меня предателем. ○ Злость, горькое чувство предательства, пляшущее на их языках, хотя, оглядываясь назад, они должны были ожидать этого. Золотой мальчик берёт под крыло следующего золотого мальчика*. Гораздо удивительнее то, что в Shuji to Akira не нашлось места для Аканиши, и ему обиднее, чем им всем, которым не привыкать. В конце концов, это же партнёр Аканиши на пути к славе бортанул его на полпути, чтобы ухватиться за полу его более популярного друга. Во всяком случае, так вопит Аканиши. Его гордость втоптана в грязь, и он мечтает сделать то же и с Каме, бледным до синевы и раз за разом повторяющим в свою защиту только одно: «Это ради КАТ-ТУН!» — пока Аканиши окончательно не срывается и не пинает ни в чём не повинный стул. Уэда может только отрешённо наблюдать, как рушатся АкаКаме и все их мечты. И не может не думать о двадцать четвёртом октября, и о том, что в итоге он принял неправильное решение. Он не должен был надеяться. _______ * Прим. пер. — В связи со съёмками дорамы «Продвижение Нобуты» (Nobuta wo Produce, 2005), участвовавшие в ней Ямашита Томохиса (Кусано Акира) и Каменаши Казуя (Киритани Сюдзи) были объединены во временную группу Shuji to Akira и выпустили сингл. Таким образом, Каменаши Казуя дебютировал (выпустил диск) раньше, чем группа КАТ-ТУН. --- В спортивный зал он попадает по наводке знакомого. Он здесь, чтобы потягать груз и растянуть свои мышцы до боли, которая позволит ему провалиться в усталый сон, как только он доберётся до дома. КАТ-ТУН в застое, делать особенно нечего, и лучше уж телесная боль, чем разъедающий яд слишком долгих раздумий. Взгляд его слишком надолго останавливается на проходящем неподалёку боксёрском спарринге, и, вероятно, заинтересованность легко читается у него на лице, потому что неожиданно ему кидают пару перчаток и приглашают выйти на ринг: — Хочешь попробовать? Терять Уэде нечего. Он меньше, легче — тренированное тело, заточенное больше под танцы, чем силовые единоборства, и он ожидает оказаться на полу сразу же, как только попробует замахнуться. Хлопок от полного контакта раздаётся внезапно и удивляет их всех. Его кулак саднит даже через толстую прокладку перчатки, и рука вибрирует, отходя от удара. Мир за пределами белого квадрата ринга не имеет больше значения. Уэда выдыхает воздух, который и не заметил, как задержал, отключает все мысли и позволяет телу двигаться на одних инстинктах. Все его чувства обостряются — с каждым ударом, который он пропускает, с каждым замахом, от которого уворачивается, и здесь он безымянен. На ринге нет нужды в именах. Когда он спрыгивает с ринга, в поту и отметинах от ударов, он как будто родился заново — Уэда Тацуя, КАТ-ТУНовский боксёр с тенью. И он нашёл наконец свою отдушину. --- Каме врывается в гримёрку, худой как щепка под натянутыми пружиной мышцами. И его глаза лихорадочно мечутся, осматривая комнату. — Где он? — Ты о чём? — наконец переспрашивает Тагучи, когда никто не рвётся дать ответ на его вопрос. Им всем под двадцать, и бойкот кажется им вполне подходящим наказанием. Глаза Каме сужаются, но он прикусывает язык и коротко поясняет: — Мой сценарий. Не могу его найти. В глазах у Коки разгорается опасный блеск: — И что? Думаешь, что мы унизились до того, чтобы его украсть? Каме не отвечает, и недоговорённость повисает в воздухе и подёргивается ледком. Накамару на кушетке вздрагивает от недоброго предчувствия, и Уэда благодарен хотя бы тому, что Аканиши вышел из комнаты несколько мгновений назад. Если бы не это, гримёрка давно бы уже напоминала театр военных действий. — Никому из нас нет никакого дела до твоего грёбаного сценария, — шипит Коки. — Ты, может, не заметил, но мы тут сидим без работы. Каме продолжает молчать — самое мудрое, что он может сделать, и не смотрит ни на кого из них, а просто подходит к своей девчачьей сумке и начинает в ней рыться. Коки собирается добавить что-то у него за спиной, но Накамару качает головой, и тот затыкается. Накамару — постоянная мишень для их шуточек и сердце КАТ-ТУН. И он — оплот спокойствия среди шторма, когда встаёт и манит остальных за собой. Уэда — единственный, кто не собирается выходить, и Накамару кидает на него встревоженный взгляд, пока тащит Коки из комнаты. — Под кушеткой, — говорит Уэда, когда они остаются одни. Каме приседает на корточки, чтобы достать, и Уэда смотрит, как его лопатки выпирают через клетчатую ткань рубашки, точно пеньки обломанных крыльев. Есть какая-то пугающая красота в его хрупкости, когда Каме поворачивается и оседает на пол, сжимая в руке сценарий, и длинные каштановые локоны распадаются вдоль втянутой в плечи шеи. Уэда поражается его выдержке, тому, что он даже не спрашивает, кто это сделал. Правда в том, что никто и не делал. Хотя они все видели, как он упал под кушетку, случайно сметённый со стола пальто Аканиши, когда тот проходил мимо. И может быть, Каме уже понял это, а может быть, он просто рад, что они не разорвали сценарий в клочья и не изрисовали его скабрёзными картинками. Может быть, он думает, что он того заслуживает. И Уэда изучил его достаточно хорошо, чтобы знать, что «может быть» тут неуместно. Уэда прикусывает губу. Никак не может избавиться от этой привычки. — Ты же наверняка выучил его наизусть от корки до корки. По телу Каме пробегает дрожь, и Уэда хмурится сильнее, когда видит побелевшие костяшки пальцев, вцепившихся в сценарий. Каме прижимает его к груди, практически сворачивается вокруг него в защитный клубок. Уэде не видно его глаз. — Ты не понимаешь. Я не… — прерывает его Каме на резком глубоком вдохе. — Я не хочу быть собой. Не за сценарий он цепляется с такой силой — за Сюдзи. И Уэда будто видит самого себя много лет назад, цепляющегося за Гакта на журнальной странице. Он подходит, пока не оказывается прямо над склонённой шеей Каме — так, что, если захочет, может пересчитать все первые позвонки. И в голове у Уэды звенит от того, как абсурдно, что Каме по-прежнему считает, что в нём чего-то не хватает, когда он уже пробился. Уже продал свой миллион. Вот только его согбенная фигурка наполнена такой мировой печалью, что Уэда знает, он с радостью отказался бы от этого миллиона дисков в обмен на дебют с КАТ-ТУН… или прощение, без которого он не может жить. Было ошибкой доверять Каме думать, потому что Каме думает слишком много. Он ведь древний, в конце-то концов. Опустившись на корточки, Уэда заправляет прядку волос Каме за ухо, так что оно торчит смешно и нелепо возле ввалившейся щеки, именно так, как сам Уэда говорил ему когда-то не делать. Серёжки нет, потому что Сюдзи — хороший мальчик и не носит серёжек, за которые его могут исключить. — Ты никого не предавал, — шепчет он в раковинку этого уха. Шепчет что-то, что Каме знает и сам, но что ему необходимо услышать из чьих-то, не из своих собственных, уст. Каме дёргается от его дыхания, и Уэда ловит его за локоть и тянет, покуда тот не тыкается плечом ему в грудь. Каме такой маленький, что руки Уэды охватывают его целиком и соединяются в замок. — Ну хорошо, значит, будь Сюдзи, — говорит он твёрдо. — Сюдзи ведь любит всем угождать. Каме смотрит на него так, будто видит впервые. Лицо Уэды отражается в темноте его глаз, и они так расширены, что Каме и правда его зеркало — в самом буквальном смысле. Взгляд этих глаз тревожаще пуст, и Уэда чувствует себя полным идиотом, когда поднимает руку и делает «кон-кон» прямо Каме в лицо, чтобы вызвать хоть какой-то признак жизни: дрогнувшие в улыбке губы, малейший смешок… Поцелуй. Каме устремляется вперёд, как приливная волна, внезапно и чересчур, его руки проскальзывают вокруг шеи Уэды, и губы припечатываются к губам. Уэда — песчаный замок, забытый на берегу, и его стены поддаются мгновенно, подхваченные переменчивыми течениями тела в его объятиях. Это не то, что он ожидал, не то, что он имел в виду, когда говорил, что Сюдзи любит угождать. Но это то, в чём нуждается Каме. Каме нуждается в этом, и Уэда станет его спасательной шлюпкой, даже если ему самому предстоит пойти ко дну. --- Позже, когда сознание возвращается к нему, и он снова дышит воздухом, а не Каме, Уэда тоскливо думает, неужели это было заметно? Заметно, как сильно он всегда хотел его? Продолжение следует. |
@темы: перевод, фанфики, Поверь моим глазам
-
-
14.05.2016 в 16:48-
-
15.05.2016 в 10:41пожалуйста! Действительно, автор замечательно прописал именно отношения между Каме и Татсуей, очень верибельно! Мы рады, что вам понравилось))
Спасибо огромное за отзыв.
-
-
20.02.2024 в 14:40